Николай Трофимович Федоренко
(27 октября (9 ноября) 1912, Пятигорск — 2 октября 2000 года) — советский переводчик, филолог-востоковед, государственный и общественный деятель, профессор, член-корреспондент АН СССР.
В 1937 году окончил китайское отделение Московского института востоковедения.
1937—1939 гг. — аспирант Московского института востоковедения.
В 1939–1947 годах секретарь и советник посольства СССР в Китае. В 1947–1948 — поверенный в делах СССР в Китае. В 1950–1952 — советник и поверенный в делах СССР в Китайской народной республике.
В течение 12-летнего пребывания в Китае занимался китайской филологией, в 1943 защитил диссертацию на степень доктора филологических наук. Главный редактор журнала «Иностранная литература» (1970—1988).
Ниже Вы прочтете интервью с Н.И Федоренко, любезно предоставленное двоюрдным братом Е.Р. Поршневой - Дмитрием Иванович Макаровым, у которого было несколько встреч с переводчиками-участниками войны.
Сам Д.И. Макаров был переводчиком с арабского языка, зав. отделом в Аргументах и фактах.
Между Сталиным и Мао
Еженедельник "Аргументы и Факты" № 41 07/10/1998
Сталин побаивался, что Мао
когда-нибудь станет вровень
с "учителем всех времен
и народов" или даже оттеснит
его на второй план.
ПЕРЕВОДЧИК, писатель, ученый-китаист, историк, публицист, дипломат... Перечисление всех должностей, званий, регалий и титулов 86-летнего академика Николая ФЕДОРЕНКО заняло бы, наверное, не одну страницу. Но более полувека назад его знали прежде всего как человека, переводившего сверхсекретные переговоры двух людей, которые обладали, пожалуй, самой большой властью в новейшей истории, - генсека Сталина и китайского лидера Мао Цзэдуна. На правах старого друга, ученика и коллеги я навестил Николая Трофимовича (ныне он живет в болгарском городе Велинграде с супругой, профессором международных отношений). Из наших встреч родилось это эксклюзивное интервью.
Николай Трофимович, вы не просто близко видели живых "вождей". Вы слышали и понимали их речь, причем не "парадную", предназначенную для масс, а каждодневную, которую мало кому удается подслушать. Какие воспоминания у вас как переводчика и языковеда остались в этом плане?
- Манера говорить у Сталина и Мао была по форме совершенно различной. Сталин говорил медленно, негромко и очень уверенно. Он четко выдерживал паузы и никогда не отвлекался в сторону: вел беседу так, что у слушателей создавалась очень очерченная картина событий. Кроме того, у него был тонкий слух, во время переговоров он улавливал даже чужой шепот. Мао Цзэдун, напротив, говорил быстро, словно боялся, что Сталин его не дослушает. "Жарил, как из пулемета", но при этом не забывал мельчайших деталей. Он активно употреблял афоризмы, крылатые изречения из китайской классики. Вообще он был чрезвычайно широко эрудирован, хотя окончил всего-навсего педучилище.
- Было заметно, что отношения Сталина и Мао - это отношения "старшего брата" и "младшего брата"?
- Отношение Сталина к Мао Цзэдуну менялось со временем. Сначала, пользуясь информацией, получаемой по каналам Коминтерна, Сталин считал Мао крестьянским лидером, который, как редиска, "сверху - красный, внутри - белый". Чан Кайши в то время казался надежнее. Но постепенно Сталин увидел в Мао настоящего "кормчего" с железной хваткой.
Я участвовал тогда в переговорах с Чан Кайши и видел, как того стали быстро отодвигать на второй план, превращая во "врага китайского народа".
Приезд Мао в Москву в декабре 1949 г. окончательно убедил Сталина в том, что этот "китайский товарищ" - личность сильная, крайне жесткая, по-своему творческая и перспективная. Для Мао Сталин был "глыбой", тонким аналитиком, великим артистом и режиссером политического действа. Но, возвеличивая Сталина, он возвеличивал и себя, готовя себя на роль преемника - пусть пока только на Дальнем Востоке, а потом... Кто знает?
Позднее мне стало казаться, что Сталин начинает побаиваться того, что Мао, руководивший революционными процессами в огромной стране, когда-нибудь станет вровень с "учителем всех времен и народов" или даже где-то оттеснит его на второй план.
По-видимому, получив известие о смерти Сталина, Мао решил, что настал его "звездный час". На похороны в Москву он не приехал, остался в Пекине. Говорили о его нездоровье, но, скорее всего, настоящей причиной было другое: Мао готовился стать на место лидера международного коммунистического и национально-освободительного движения.
- Берия присутствовал на переговорах Сталина и Мао?
- Обязательно. Он не принимал участия в обсуждении конкретных вопросов, но следил за другими - как за их словами, так и за жестами. С особым подозрением Берия относился к тем, кто владел иностранными языками, поскольку тут он не мог проконтролировать, о чем шла речь. На рабочих завтраках и "перекурах" с участием членов политбюро Берии отводилась роль первому разлить по рюмкам и фужерам напитки. Лишь один Сталин наливал себе сам, объясняя это тем, что знает свою меру и то, в каком соотношении смешивать красное и белое вино. Затем Берия первым произносил тост - понятно, за кого. Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай всегда с удовольствием осушали бокалы до дна. Сталин отпивал один-два глотка. Это был превосходно разыгранный спектакль. Сталин выступал сценаристом и режиссером, а Берия - то ли дирижерской палочкой, то ли полицейской дубинкой.
- Переговоры проходили в Кремле?
- Сначала да. Но последующие беседы переместились на "малую" сталинскую дачу в Кунцево. Обычно они шли с 10 часов вечера до 2 - 3 часов утра. Повестки дня - или, скорее, "повестки ночи" - как таковой не было. Но над всем властвовала жесточайшая воля, жесточайшая дисциплина Сталина. Он руководил всем. Казалось, что он следит даже за поступлением закусок на сервировочный столик. Происходило это так. Открывалась угловая дверь зала, из нее выходила официантка с серебряным подносом в руках. Она показывала блюда Сталину, тот одобрительно кивал головой, а затем в определенный, только ему известный момент предлагал присутствовавшим отведать угощение.
- Вы в то время, наверное, видели в Сталине и Мао живых богов - ну, в крайнем случае, полубогов?
- Конечно. Хотя, честно говоря, внешне Сталин выглядел в своей одежде и со своей дымящейся трубкой обычным пожилым грузином, кем-то вроде хозяина чуречной лавки. Но он, как и Мао, был наделен гипнотической силой, какой-то демонической державностью. Во время переговоров на даче он почти все время ходил за спинами сидевших, причем каждому казалось, что вождь наблюдает именно за ним.
- Ну а курьезные ситуации в те времена бывали?
- Конечно, бывали. После Москвы Мао выразил желание посетить Ленинград - он мечтал посмотреть на Балтийское море. И вдоль этого моря он бежал рысцой, ему так нравилось. А за ним так же рысцой бежала вся свита и переводчики. Представляете зрелище? Был и такой случай. Как-то на ближней даче после очередного ночного "бдения" меня вдруг словно кто-то дернул, я возьми да и скажи: - Товарищ Сталин, по-моему, мы во всей прессе и в отчетах пишем неправильно, мы пишем Мао Цзэдун через "е", а надо бы через "э" оборотное. Я искренне считал, что по правилам русского языка нужно писать именно так.
- Позвоните Сатюкову в "Правду", - посоветовал Сталин.
- Да, но я с ним-то и говорил...
- Позвоните еще раз. На следующий день звоню Сатюкову и слышу:
- Конечно, конечно, товарищ Федоренко! Вы правы, товарищ Федоренко! Мао Цзэдун теперь всегда - слышите, всегда! - будем писать через "э" оборотное! Такие были времена. Это еще что - один мой кремлевский знакомый поведал мне такую историю: "Раздается звонок по кремлевскому телефону. Я поднимаю трубку и слышу: - Это говорит Сталин.
Я не понял, спрашиваю:
- Кто? Какой еще Сталин?
- Тот самый, - отвечает трубка... С тех пор у меня нервный тик на всю жизнь".
- Николай Трофимович, мы начинали интервью с разговора о ваших впечатлениях как переводчика о Сталине и Мао Цзэдуне. Какие впечатления с той же "переводческой" точки зрения остались у вас о лидерах послесталинской эпохи?
- Хрущев был, безусловно, самобытным, ярким политиком, хотя внешне мог показаться неотесанным мужиком - простоватое улыбчивое лицо, огромные уши... Переводить его язык, начиненный пословицами и поговорками, было нелегко - одна "кузькина мать" чего стоит! Но изменился сам характер... я бы сказал, климат работы. Переводчик по-прежнему работал с максимальной отдачей, но уже без сковывающего чувства страха. Булганин относился к переводчику, как к чему-то неодушевленному - табуретке, стулу, столу. Ворошилов видел в нем подобие денщика. А Громыко - некий часовой механизм, позволяющий оттянуть время, чтобы потом сказать "нет" очередному партнеру по переговорам. В целом в среде партократии знание иностранных языков никогда не считалось достоинством.
(Окончание следует)
"Под колпаком" у КГБ - дипломаты
Еженедельник "Аргументы и Факты" № 42 14/10/1998
СНОВА наш собеседник - дипломат, писатель и ученый Николай ФЕДОРЕНКО. Сегодня мы постарались разговорить его о некоторых сторонах работы нашего внешнеполитического ведомства, неизвестных широкой публике.
- Николай Трофимович, вы работали на высшем уровне в те времена, когда у нас действовала жесточайшая цензура. В то же время на Западе на наших официальных лиц рисовали карикатуры, им давали прозвища... Как к этому у нас относились?
- Насколько я помню, у нас реагировали довольно спокойно. О прозвищах знали, но официально оставляли это "без внимания". А прозвища действительно иногда получались меткими. Молотова характеризовали как человека, у которого "зад - что медный таз". В этом не было ничего принципиально нового. Даже Ленин как-то назвал Молотова "каменной жопой". Зам. министра иностранных дел Василия Кузнецова нарекли "профсоюзником": он двух слов связать не мог без шпаргалки. Громыко снискал прозвище "мистер Нет", поскольку постоянно давал негативный ответ на инициативы Запада. Он обладал особенно нефотогеничным лицом и очень колоритно получался на карикатурах. Возможно, на облике Громыко сказалось употребление антиаллергических средств. Он не переносил запахов в периоды цветения...
- Какие лично у вас остались впечатления от руководителей советского МИДа?
- Молотов навсегда запомнился мне строгим, черствым, холодным и хмурым.
С пергаментным цветом лица. Нас всех, пожалуй, кроме Громыко, держал на большом расстоянии. На пресс-конференциях и в публичных выступлениях Молотов без лишних слов приступал к делу. Фразы строил четко, разительно. Хорошо чувствовал слово, от замов и помощников беспрестанно требовал ответственнее относиться к языку, к подбору четких формулировок. Всегда был точен в изложении фактов, не допускал вспыльчивости или резкого тона. Многие вопросы внешней политики СССР тогда решались по звонку Молотова Сталину. Иногда - правда, редко - он брал бумаги с собой, чтобы "посоветоваться с ЦК". Это означало, что он едет поговорить со Сталиным. Все это было окружено ореолом тайны. Согласование, как правило, заканчивалось принятием его предложения. В такой схеме были свои преимущества - прежде всего скорость и оперативность, что в дипломатии чрезвычайно важно.
Про зам. министра иностранных дел Якова Малика могу сказать лишь то, что в нем теплился неумолчный зуд редактора провинциального издания. Все бумаги и проекты шифротелеграмм подвергались многоразовой переработке. Малик все "заворачивал" и "заворачивал" им же вносимые поправки. А потом утверждали самый первый вариант.
Другой зам. министра Валериан Зорин решал вопросы быстро и по существу, не требуя перестраховочных согласований с партийными инстанциями. Когда он оставался "на хозяйстве", временно исполняя обязанности министра, деятельность МИДа словно оживала.
Самым жестким заместителем министра, ставшим затем на короткое время министром, считался Вышинский. Некоторых дипломатов он держал просто в страхе. Однажды советский посол в одной из европейских стран приехал для доклада в Москву. Я застал этого многоопытного дипломата в тот момент, когда он стоял у двери и осторожно подсматривал, что происходит в кабинете Вышинского.
- Что вы так трясетесь?
- спросил я посла.
- Еще бы не трястись, - произнес тот. - Вышинского сам Черчилль боится.
И все же к Вышинскому шли с уверенностью в том, что найдут самое рациональное решение многих вопросов. Нередко он предлагал неожиданные и смелые варианты.
По прибытии в Нью-Йорк в качестве представителя при ООН Вышинский сократил штат сотрудников, считая, что в идеале круг работников представительства должен состоять, не считая его, из трех человек: секретарши, шифровальщика и шофера. Его секретаршу звали Вера Ивановна. Она нравилась шефу, выглядела словно гимназистка: одевалась просто и со вкусом, не скрывала своих форм и своей фигуры. И при этом отличалась редкой работоспособностью и сообразительностью. Идеал секретарши.
- В вашу бытность заместителем министра иностранных дел у вас, насколько я знаю, был конфликт с Громыко?
- Громыко не устраивала моя позиция в вопросе подбора и расстановки дипломатических кадров. В те времена в наших посольствах за рубежом усиливались позиции КГБ и военного ведомства, а "мохнатые руки" - покровители из ЦК - ослабляли мидовские кадры. Здоровый кадровый костяк размягчался прибывавшими "блатными" или бонзами из ЦК, не справившимися с работой "дома" и "высланными" на дипломатическую службу.
Ну, как, например, можно расценивать назначение бывшего члена политбюро ЦК КПСС Полянского послом в Японию?! Он считал главным достижением своей жизни внедрение сорта сыра "Российский" и не скрывал бессмысленности своего пребывания на островах.
Другая беда - то, как проходило укоренение наших спецслужб в недрах дипломатических учреждений. В принципе это нормальный процесс, если он проходит цивилизованно. Но у нас он обернулся поиском "особых отношений" с теми "товарищами из органов", от которых зависела судьба зарубежных сотрудников МИДа, да и других ведомств. При малейшем подозрении
какого-либо сотрудника, скажем, в "аморалке" - хотя вообще-то это его личное дело - следовал донос в Москву, и провинившегося отзывали с "волчьим билетом".
Вообще, странное дело, среди работников спецслужб был наиболее высок процент перебежчиков. И в то же время "наверху" заведомо - хотя и негласно - считали, что они большие патриоты, чем кадровые дипломаты.
Ну, что еще сказать про Громыко... В свое время он легко отрекся от Молотова, завоевал расположение Хрущева, чтобы занять пост министра иностранных дел. Потом легко приладился к Брежневу, Андропову, Черненко, Горбачеву... Он всегда был наверху партийной иерархии.
- А вы в конце концов расстались с МИДом?
- Да, в 1968 г. после 30 лет работы я ушел из кадров МИДа, чтобы никогда туда не возвращаться. Меня ждала Академия наук.
Комментарии (0)
Написать комментарий