Хабилитация или как?
Мы проходим тестирования всю сознательную жизнь, начиная с вступительных собеседований в первый класс. Вопрос в том, когда это должно закончиться. Я знаю очень крупных ученых, не защищавших диссертаций вовсе. В гуманитарной области — Эрнст Канторович, Марсель Мосс, Жак Ле Гофф. Ален де Либера, один из самых заметных философов Франции, возглавляет кафедру в Коллеж де Франс. Их не назовешь некомпетентными. Напротив, они как бы оказались «выше» подобных формальностей. Тем не менее, хотя бы одна ученая степень должна быть непременным условием, путевкой в жизнь. Я не могу судить о всей российской науке, даже, наверное, о всей гуманитарной области. Но в наиболее классических гуманитарных науках российская докторская степень — твой последний экзамен, который, однако, сдаешь сугубо по желанию.
На самом деле во всех странах с развитой наукой существуют свои системы фильтрации, позволяющие выделить лучших среди равных. И наша традиционная докторская — один из таких фильтров. Наука всегда и везде выстраивалась пирамидами и пирамидками, где-то обретая гротескные формы, где-то тоталитарные, где-то демократические. Кто-то должен руководить, направлять, доказывать «значимость» и «перспективность», в конечном счете — выбивать средства для себя и товарищей.
Для этого он должен продемонстрировать способность осмыслить, изучить, описать на человеческом языке, что называется, «поднять» большую тему. Во Франции на протяжении десятилетий это выливалось в так называемые государственные диссертации (thèse d'Etat), в моей области достигавшие двух-трех тысяч страниц машинописного текста. Сегодня всем надоевшее, почти бранное слово «thèse d'Etat» забыли и заменили как раз «хабилитацией» (habilitation), заодно резко снизив количественные нормы.
То же — в Германии. Однако по-прежнему хабилитационные работы в этих двух лидирующих странах Западной Европы отличаются от PhD, если не размером, то масштабом темы, исследовательской глубиной. Следовательно, они иначе оцениваются. Опыту Франции и Германии подражают многие. Иначе путь к профессуре прокладывается в Англии, но это остров, со всем известными, «островными» особенностями. Они даже к температуре воды в кране и правилам дорожного движения относятся с особым трепетом.
В знакомых мне странах-лидерах современного капитализма гуманитарная карьера, в целом, так же безнадежна, как у нас. В бизнес-консалтинге, закончив, скажем, чикагскую магистратуру с BA, вы получите ровно то же, что кембриджский профессор классической филологии накануне пенсии. Любой здравомыслящий человек, конечно, изначально делает правильный, современный выбор.
Сотни безумцев, пишущих PhD по гуманитарным наукам, если повезет, получают довольно скромные контракты на исследования или преподавание на другом конце своей или чужой страны. Из этих сотен десятки, помыкавшись лет до 35 на таких завидных позициях, выживают и, наконец, получают, например, доцента (фр. maître de conférences, итал. professore associato, англ. lecturer и т.п.) или старшего научного сотрудника. Человек не амбициозный может протянуть в таком статусе и всю жизнь.
Но без «хабилитации» он не имеет права толком растить себе подобных, то есть руководить даже магистерскими диссертациями, — в этом кардинальное отличие от нашей ситуации. Я до профессорства вырастил относительно немного кандидатов, но все же с дюжину дипломников. Поэтому хабилитация, по моим представлениям, — это еще и декларация о педагогических притязаниях, заявление, что ты хочешь и можешь «сеять доброе и вечное», что, собственно, и скрыто в латинском слове professor. Но и она гарантирует карьерный рост на Западе так же слабо, как у нас докторская.
Ценность докторской
В некоторых науках в России значение докторской и возникающий с ней личный статус различны. Мне кажется, что среди экономистов российская докторская степень формально ценится, но большого значения не имеет. То же можно наблюдать у юристов. В гуманитарном мире днем с огнем не сыскать докторов среди культурологов и, что уже более странно, среди искусствоведов. У последних просто очень мало диссоветов и совсем мало журналов, которые они же сами готовы признавать серьезными: им попросту негде публиковаться, чтобы набрать пресловутое необходимое число публикаций.
Возможно (хотя я не хотел бы прописывать диагноз, даже если я доктор), науки, более тесно связанные с реальной жизнью, чем история, философия или филология, как-то сами постепенно, может быть, даже незаметно для самих себя, уходят от последнего экзамена. Культурология пока просто молода, но искусствознание у нас среди старожилов, за него немного обидно, и ситуация не кажется мне нормальной.
Но и среди историков можно назвать множество весьма крупных и уважаемых ученых, не защитивших докторских, не ставших ни профессорами, ни директорами. Все знают Натана Эйдельмана, самого талантливого выпускника своего курса. Путь к университетскому преподаванию этому антисоветчику, естественно, был заказан, но его книги о Пушкине, Карамзине, Герцене и декабристах выходили многотысячными тиражами. И ни один академик не мог сравниться с ним по влиянию на умы мыслящих читателей, включая мое поколение, едва его заставшее. И это, подчеркну, вполне настоящая наука, просто с человеческим лицом.
Ребра жесткости
Повторюсь, докторская — это, прежде всего, «большая тема». Именно поэтому я в целом против защит по статьям, которые нам навязывает правительство и, вслед за ним, отчасти университет. Мне кажется, что гуманитарий, в частности, историк, должен продемонстрировать способность осмыслить крупное явление — истории, литературы, искусства, культуры, философии. Он должен его изучить и найти что-то новое, указав четко и ясно свое место в рамках своей научной традиции. Обе диссертации – прекрасный к тому повод, несмотря на все формальности, которые мало кто любит. Иные после защиты и вовсе никогда больше не пишут книг – и выходят в академики.
Достаточно вспомнить Сергея Аверинцева, замечательного и заслуженно знаменитого литературоведа, написавшего последнюю книгу в сорок лет — докторскую о византийской литературе, зачитанную до дыр не одним поколением гуманитариев. Кто-нибудь скажет, что он зря старался? Или кто-нибудь заметит, что он потом ничего не сделал? Отнюдь. Но он работал в иных жанрах, с крупными темами и проблемами, но выражаясь в статьях, переводах, лекциях и даже проповедях.
Я знаю немало замечательных ученых среди моих учителей и старших друзей, которые мыслят по-настоящему масштабно, но не пишут обобщающих монографий или «историй». Но все они однажды, что называется, «напряглись». Как верно сказал на моей защите Павел Уваров, докторская — и ее защита — дают ученому «ребра жесткости». Я, правда, почувствовал себя помесью «левиафана» из известного фильма с мандельштамовским «Нотр-Дамом». Но по сути Уваров, знающий диссертационное дело не понаслышке, глубоко прав. Моим фантазиям нужны были эти самые «ребра», как любому кораблю — киль.
Еще один из старших товарищей резонно успокаивал меня пару месяцев назад, цитируя кого-то из своих учителей: послушай, это же последний большой праздник в твоей жизни! Оба безусловно правы, я тоже всегда был и останусь, как Ницше, за «веселую науку». Наука в первую очередь должна приносить радость — тебе и окружающим. Поэтому я в веселом настроении написал диссертацию весной позапрошлого года, понимая, что до защиты — примерно как до Луны. Бумаг вокруг да около за это время ушло примерно столько же, сколько в Средние века уходило пергамена на сбор досье на канонизацию святого. В 1297 году папа Бонифаций VIII, объявляя святым короля Франции Людовика IX, выразился без обиняков: эту кипу свидетельств ослу не увезти. Многих подобная рутина отпугивает, как всякий кислый виноград, который ели наши отцы, а у нас на зубах оскомина.
Я бы сказал, что, когда ты действительно уверен в том, что ты сделал, все эти шаблоны, правила, печати и подписи — безделица. Положа руку на сердце, я могу констатировать, что на всех этапах подготовки к защите я не встретил ни одного человека, кто попытался бы хоть как-то помешать. Другое дело, что защита PhD в Париже в административном плане несопоставимо проще и гуманнее. Но я гляжу в свой паспорт, и там написано: Российская Федерация. Мы не такие, как все. Безусловно, меняющиеся каждые полгода условия нашей научной работы, ОПА (оценка публикационной активности) в сердечном союзе со списками ВАК, ЦФИ, РФФИ и прочими не менее достойными музами ученых не слишком вдохновляют. Но ты должен быть уверен, что писал не для «профессорства», не для галочки, даже не «для школы», а исключительно из любопытства.
У меня ушло ровно три месяца на создание текста и чуть больше двадцати лет на изучение и решение вопроса, который, следуя жанру, выведен в диссертации в качестве «научной проблемы»: как средневековая картина мира обусловлена стилями мышления создателей и носителей этой самой картины — поэтов, философов, проповедников, астрологов, медиков, художников, скульпторов.
Этот вопрос, скорее всего, волнует не только меня (актуальность), но я знаю о нем кое-что, чего другие не знают (новизна), и мои находки могут кому-то пригодиться (практическая значимость). Вот, собственно, главное, что мною руководило. Лукавлю я лишь слегка: мне было немного неуютно быть профессором, да еще и ординарным, такого престижного научного центра, как Высшая школа экономики, не пройдя всех «ритуалов перехода».
Не из комплекса неполноценности, а из сознания того, что я заслуживаю такого доверия не больше, чем многие другие. Кроме того, мой первый учитель, профессор МГУ Лидия Брагина не раз мне говорила: «Олег, ну пора уже, вы же послушный мальчик». Наконец, я придумал такую магистерскую программу («Медиевистика»), где каждый второй — доктор наук. Как вы прикажете мне эдакой когортой управлять?
Таким образом, я написал диссертацию, следуя логике событий, воле учителя, выполняя обещание. Но прежде всего, удовлетворяя мое собственное любопытство. Я руководствовался формой, принятой в моем цехе, но не чувствуя особого ее давления. В результате все оппоненты и читатели говорили о не слишком диссертационной форме изложения мыслей, однако никто не указал ни одного конкретного неприемлемого с их точки зрения выражения. Из этого я сделал для себя вывод, что докторская диссертация — если ты уверен в том, что пишешь и говоришь, — жанр по-настоящему свободный. Ничего дороже свободы я не знаю, ни в словесности, ни в науке.
IQ
Автор текста: Воскобойников Олег Сергеевич, 2 ноября